Тут, конечно, не место делиться стихами, но такое оно пронзительное
кожа
Александра Григорьева
«Он приходит домой и снимает куртку, и снимает свитер, и снимает майку, и снимает кожу, и снимает мясо, и садится кушать — он читает книгу. он включает песню, он включает небо, ночью на балконе, а на небе звезды, и он очень голый, абсолютно голый — и ему не страшно. и она приходит, а его не видно, и его потрогать ей ужасно сложно, его руки — воздух, его тело — воздух, он сидит отдельно, он похож на небо. разговор натянут, разговор их сложен, но она вдруг видит — на полу есть кожа. на полу есть мясо, на полу есть майка, на полу есть свитер, на полу есть куртка. и она снимает свою куртку тоже, и снимает свитер, и снимает майку, а потом снимает осторожно кожу, и снимает мясо, чтобы голой тоже.
«я такой, как видишь. ведь теперь ты видишь, ведь теперь ты знаешь, что я был под кожей».
и она все знает: «да, я вижу, слушай, ты большое небо, ты глаза большие, ты устал, я знаю, целый день ты в коже, на работе в коже, под землёй, в метро, в ней ужасно тесно, в ней ужасно душно. чтобы кто-то понял, надо много слов. но теперь ты дома, но не в этих стенах, в смысле чувство дома, там, где дом — покой».
«я стою раздетый, мы с тобою голы, таким голым был я только лишь с тобой. и теперь попробуй, и теперь потрогай, и скажи, на ощупь я на что похож?»
«ты похож на чувство, на большое чувство, будто небо вскрыли — ты душа его. будто ты огромный, ты такой огромный, ты имеешь смысл, ты такой весомый, но в руках ты лёгкий, как полет у птицы, ощутимый еле, сердцем невесомый. и тебя лишь чувством я могу измерить».
Он её потрогал, он ей след оставил, тихим днем весенним спали молча два в одеяле неба, два весенних неба, и их кожа молча на полу спала.
«я тебя запомню вот такой навечно, бесконечно голой, я так рад, что ты мне в ответ разделась, расстегнула кожу, все, что есть, сняла, мы теперь такие, что все в мире можем, то, что мне так нужно, ты мне отдала. не вставай, я скоро, я повешу кожу в тёмный шкаф до завтра, что б её не смять. завтра снова нужно этот дом покинуть, на работу нужно, на автобус, ждать, торопиться, знаешь, я устал от кожи, если б можно было вдруг её содрать посреди прохожих посреди студентов, продавцов, красоток, пленников метро. каждый носит кожу, но не каждый может снять её и быть лишь, кем нам быть дано. иногда я думал, что никто не знает, что под кожей что-то, что под кожей «ты». людям очень страшно, я устал от грязи, от ужасно плоской кожной красоты. люди судят кожу, люди любят кожу — это есть любовь их, кожаных, пустых. кожа их красива, их дома нарядны — кожаные люди с чувством пустоты. человек быть должен с чувством человека, человек не кожа — человек то в ней. но скажи, как можно, когда кожа коже говорит, что любит, что это за игры кожаных людей? ведь любовью можно заниматься только, если ты разделся, точно мы с тобой».
И они лежали, голые, друг в друга проникая молча, точно неба два, вдруг в одно сливаясь, и рождались в ночь ту бестелесной мысли в них двоих слова. ведь любовью в коже заниматься пошло, потому что это будто бы игра. люди прикрывают кожаною ложью то, в чем скрыта суть их, трогая тела.
.»